Михаил Веллер - Разрушительные теленовости

Жителю России ежедневно формируют мировоззрение катастрофического периода. Он уже свыкся с выживанием среди наводнений, ограблений, обрушений и взрывов. Поселки смывает, здания горят, самолеты падают, автомобили сталкиваются, поезда сходят с рельс, а вот интервью с вором, а это трупы боевиков. Теперь про погоду.

Стоп, ребята, стоп. Цифирьки дайте-ка.

Итак. В России. Ежегодно. Гибнет. На дорогах — 30 000. Тонут — 15 000. Опиваются спиртным — 40 000. Убивают — 30 000. Пропадает без вести — 30 000. Падают с крыш, балконов, окон, деревьев, столбов — десятки человек по стране в день.Психологический форум Суют в станки все части тела и отрывают — ежедневно. Кусаются псами, бодаются быками — что ни час. Съедаются крысами и травятся крысиным ядом — десятки в неделю. Кончает самоубийством, вешается, вскрывает вены, бросается под поезд — 25 000 в год. Съедаются свиньями и медведями, а также товарищами по побегу из зоны. Сосульками с крыш по голове — десятки трупов по стране каждую весну. Бьет током в ванных — чище электрических стульев в старой Америке. Еще можно насмерть подавиться шашлыком и запариться в сауне.

То есть. Независимо от экстраординарных событий телевидению хватит в любой миг и ординарных, чтобы выпуск новостей превратить в репортаж из гибнущей цивилизации. Ресурс несчастий у нас — единственный, которому не грозит истощение. Кажется, что Россия закончит свое существование, а несчастья все еще будут продолжаться.

Однако. Вот в Америке. Там торнадо и ураганы просто беспрерывно. Сдувает и смывает еженедельно целыми поселками. С убийствами и катастрофами у них чуть похуже, чем у нас, но вполне достаточно, чтобы заполнить сотню федеральных каналов на 24 часа в сутки. Однако страстей в США по ящику куда и куда меньше наших.

Ребята. Мы что — труполюбы?

Экстаз саморазрушения охватил русише ТВ?!

У «них» ведь там, на Западе, тоже цензуры нет. Но и таких потоков крови и грязи с экранов и страниц не несется!

Слушайте. И Япония, и четверть территории США, и многие районы Азии куда катастрофичнее с точки зрения климата, чем Россия. Почему только наш министр чрезвычайных ситуаций мотается, как веник?

Нам вдалбливают мысль. Что наша судьба — жить в условиях катастроф. И власти тут не виноваты. М-да?

Когда вместо страховых компаний — русские воры, тогда вместо страховых выплат — министр чрезвычайных ситуаций. Вот и вся политика.

Нет. Не вся.

Журналист в ответ на обвинения в любви к нездоровым сенсациям и крови с клубничкой скажет: «Если самолет долетел по расписанию — это не новость. Новость — если он разбился». И будет прав. Да.

Но есть отдельный жанр — «теленовости катастроф». Это отдельная передача, отдельное время, отдельная компоновка сюжетов, отдельная этика и т.д. Почему наши многоразовые ежедневно новости сделаны почти исключительно в жанре как раз телекатастроф и происшествий? В стране происходит хоть что-то, кроме указов нашего любимого и очаровательного президента и катастроф?!

Объясняю. Объясняю цинично. Катастрофа — это рейтинг передачи. Рейтинг — это стоимость телерекламы. Рекламный блок при новостях — это доход телеканала. Телеканалы кормят народ катастрофами, потому что им за это платят. Рекламодатели. Долларами.

А хотите дальше? Что толкают рекламодатели? Импортный западный ширпотреб. В основном.

А хотите результат? Вывод? Схему?

Русское телевидение кормит сведениями о сплошных несчастьях русский народ, формируя у него пессимистическое мировоззрение, пофигизм, неврозы, неуверенность во всем окружающем, садистские наклонности и мазохистский национальный комплекс — чтобы западный производитель сбывал больше товара на российском рынке.

Это не парадокс и не домыслы, деточки мои. Это элементарная правда, вычлененная из воплей о свободном рынке и праве на свободу информации.

Вы уроды. Недоумки. Стадо для чужой прибыли. Возникает ощущение, деточки, что прежде свободы надобно вам вложить ума. Сказать, посредством каких предметов и через какое место?

Ну — кого еще сегодня убили? Что сгорело? И немедленно заесть это «Данон».

6 Постскриптум через пятнадцать лет, Евгений Витковский

Какое сделал я дурное дело…

Владимир Набоков

С публикации этой статьи в журнале «Литературная учеба (1987, No 5) прошло пятнадцать лет, уже и детишки-то ответить не могут – кому это бородатому поставлен памятник напротив Большого театра, Маркса они даже понаслышке не знают, а вот судьба статьи «Очень крупная дичь» оказалась для меня непривычной: на литературный процесс она реально повлияла.

В постсоветское время вышло больше десятка изданий Бодлера, в основном, разумеется, с ориентацией на старые переводы – чтобы платить поменьше, а лучше не платить ничего; были, однако, и серьезные издания.Психологический форум В 1993 год промелькнуло любительское, едва ли выше 100 экз., миниатюрное издание «Цветов зла»; оно вышло в Симферополе в 1994 году. В нем опубликован новый перевод «Альбатроса», сделанный Вадимом Алексеевым; что ж, процитируем его первую строфу:

У тупой матросни есть дурная забава –

Альбатросов ловить. Эти птицы всегда,

Как недвижный эскорт, возле мачт величаво

Провожают над горькою бездной суда.

Нечего и говорить, что в примечаниях стоит ссылка на публикацию моей статьи в «Литературной учебе». Что и говорить, «горькую бездну» Алексеев поставил в строку красиво, да только зачем было ставить точку в середине первой строки? «Возле мачт» огромный альбатрос не летает – он там только крылья поломает, он летит вслед за кормой, отлично зная, куда что с корабля выбрасывают – потому как не ради красоты он, альбатрос, летит за кораблем, не из романтизма – а вполне в рассуждении чего бы покушать. Ну, во второй строфе выплыла незабываемая рифма «насилья-крылья», а финал так и вовсе оказался неожиданным: последняя строка без малейших изменений просто взята из перевода В. Левика: «Исполинские крылья мешают тебе»; но и этого мало – рифмующаяся часть третьей с конца строки («…непокорный судьбе») без малейшей правки взята оттуда же! Словом, перед нами новые вариации «Штампа на службе…» (см. главу третью).

Ссылки на статью, опубликованную в Литературной учебе», неизбежно стоят в десятитомнике В. Набокова (даром что мне о Набокове цензура даже в 1987 году писать не разрешила – все-таки журнал издавался ЦК ВЛКСМ), во многих других изданиях. Не буду уж вспоминать о том, «какое сделал я дурное дело», опубликовав полный подстрочник «Альбатроса» – в редакцию немедленно пошли самотеком новые и новые переводы, недостатком которых было только то, что в основном они были если и не хуже, то никак не лучше старых.

Наконец, харьковское издательство «Фолио» предложило мне составить двухтомное «Избранное» Бодлера по своему разумению. Поскольку с «Альбатросом» я оказался при четырнадцати переводах, из которых мне по тем или иным причинам не годился ни один (в основном корпусе принципиально ставился перевод, сделанный ямбом – и только), оставалось одно: делать самому или заказать новый. Если в случае с «Пьяным кораблем» я выбрал первый вариант, то в случае с «Альбатросом» – второй, благо Владимир Микушевич, чья работа меня чаще всего устраивает, любезно согласился этот перевод сделать. После нескольких доработок перевод был готов – и он увидел в свет в составленном мною двухтомнике Бодлера. С этого перевода, кстати, начинается для России Бодлер XXI века. Хочется верить, что век для него будет удачным: великий поэт заслужил что угодно, кроме забвения.

Федор Михайлович Достоевский. 289. H. A. ЛЮБИМОВУ 3 ноября 1866. Петербург

Петербург 3 ноября/66.

Милостивый государь Николай Алексеевич,

Два перевода на сумму в 500 рублей получил от редакции "Русского вестника", за что приношу чрезвычайную благодарность.

Дня четыре тому назад получил я из редакции запрос о времени высылки романа. Но в письме моем к Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, уже заключался ответ на этот вопрос. Напротив, я с большим интересом жду Вашего ответа, - с интересом весьма для меня важным как для автора.

Я Вам писал, что начать доставку 3-й части "Прест<упления> и нак<азания>" я могу и в этом месяце, не ранее, впрочем, 15-го числа, - если уж это так необходимо для редакции. Но в таком случае могу доставить только несколько глав и не более как на 2 1/2 или 3 печатных листа. Если Вы скажете выслать - вышлю. Но я спрашивал, нельзя ли так сделать: в октябрьском номере сделать заметку для публики, что окончание "Прест<упления> и нак<азания>" последует непременно в этом году, а напечатать окончание в ноябрьской и декабрьской книгах? Я прошу об этом единственно потому, что впечатление романа на публику будет гораздо полнее и эффектнее; несравненно; простите самолюбие авторское и не смейтесь над ним, потому что это дело весьма простительное. Может быть, не будет и совсем эффекта, - но мне-то, теперь, сидя над романом, весьма простительно (а по-моему, так даже и обязательно) рассчитывать на успех. Иначе, по-моему, автор и сметь не должен приниматься за перо. Одним словом, мне бы хотелось кончить роман так, чтоб подновить впечатление, чтоб об нем говорили так же, как и вначале.

Но с другой стороны, отнюдь не желаю и стеснять собою редакцию. И потому жду Вашего решения: как скажете, так и сделаю. Сам же работаю безостановочно. Чтоб себя спасти, я написал, менее чем в месяц, издателю Стелловскому роман в 10 печатн<ых> листов (с помощью стенографии). Но работа работе рознь.

В ожидании Вашего ответа пребываю с искренним уважением и преданностию покорный слуга Ваш

Федор Достоевский.

Генералы Вермахта, Роммель

В конце 1943 г. Гитлер поручил Роммелю проинспектировать всю береговую оборону на Западе от Дании до испанской границы. У Роммеля не было войск — остался лишь прекрасно знающий свое дело штаб. ОКБ надеялся, что инициатива, опыт и отличные технические знания Роммеля принесут большую пользу. Кроме того, ожидали, что его присутствие на Западе может оказаться полезным с пропагандистской точки зрения.

Я вспоминаю первое совещание Роммеля и Рундштедта в Париже перед самым рождеством. Коротко и скептически главнокомандующий обрисовал обстановку, упомянув о плохой подготовке войск, опасной слабости военно-воздушных сил и почти полном отсутствии кораблей. Особо он подчеркнул самую уязвимую сторону нашей обороны — отсутствие у него достаточно сильных резервов. Свою речь он закончил следующими словами: "Да, во всем этом я не вижу ничего отрадного".

Потом оба фельдмаршала вместе позавтракали. За столом присутствовало несколько старших штабных офицеров, в том числе и я. Мы ждали, кто же из них начнет разговор, но оба фельдмаршала молчали. Очевидно, после беседы их одолевали самые неутешительные мысли. Эта странная трапеза прошла при гробовом молчании, и о ней долго не забудет никто из присутствовавших.

Зимой 1943 г. в ОКБ было принято решение послать Роммеля на Западный фронт. Сначала Гитлер намеревался поставить Роммеля во главе крупной подвижной группировки, которой надлежало контратаковать и уничтожить силы вторжения в самом начале операции. Но для создания такой группировки не было войск, поэтому Роммель с согласия Рундштедта был назначен командующим группой армий "Б". Ему подчинялись дивизии, находившиеся в Голландии, 15-я армия, стоявшая вдоль Ла-Манша, и 7-я армия в Нормандии и Бретани. Еще во время инспекционной поездки Роммель понял, что только район пролива Ла-Манш до некоторой степени укреплен. Теперь фельдмаршал занимал положение, которое позволяло ему делать большее, чем просто давать рекомендации. И он принялся за работу с присущей ему неиссякаемой энергией.

Весной усиленно укреплялись оборонительные сооружения. По идее Роммеля создавалась так называемая "спаржа Роммеля". В районах, считавшихся удобными для посадки планеров, вкапывали столбы, а в прибрежных водах устанавливали подводные препятствия и мины. Об этих лихорадочных приготовлениях, конечно, узнала воздушная разведка союзников. Установка подводных препятствий заставила их изменить свои планы так, чтобы высадка началась во время отлива, а не прилива. Появилась надежда, что союзники встревожатся и отложат высадку хотя бы на несколько месяцев. Роммель и Рундштедт теперь стремились к одному — выиграть время. С этой целью они пытались ввести союзников в заблуждение, организуя по всей Франции ложные штабы танковых дивизий и корпусов. Однако такие штабы, естественно, не могли долго обманывать противника. Во Франции находилось слишком много французских и английских агентов, чтобы трюк остался нераскрытым более одного-двух месяцев.

И все-таки энергия и настойчивость Роммеля воодушевили войска. Хотя он задал людям столько работы, что к началу мая в войсках стали появляться признаки усталости, их боевой дух определенно повысился.

Михаил Борисович Ходорковский | ПТИЦА СЧАСТЬЯ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ

Вопросы, вопросы, вопросы – отнюдь не риторические. Все возжаждали перемен, всем надоело жить воспоминаниями (дореволюционными) и обещаниями птицы счастья завтрашнего дня. Не будет ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО, все начинания так и останутся прожектами, если мы не придем к осознанию того, что дорога к светлому будущему ведет через обогащение каждого отдельно взятого индивидуума, через богатство как норму бытия.

Мы долгонько рассматривали труд только как мерило общественного богатства, совершенно игнорируя его как источник личного обогащения, пресекая, при помощи соответствующих статей Уголовного кодекса, саму мысль об этом: раскулачиванье и конфискация довлели над каждым, кого не устраивал усредненный, то есть нищенский образ жизни. Зато «каждый получает количество предметов потребления в соответствии с количеством и качеством затраченного им труда. Личная материальная заинтересованность трудящегося в росте и совершенствовании производства играет большую роль в развитии социализма». Социализм, он, конечно, развивался, а обещался еще и коммунизм, при котором «…люди будут трудиться ПО ПРИВЫЧКЕ (выделено нами. – Авт.), без расчета на вознаграждение», «по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу». (В. И. Ленин, т. 30, с. 482).

Федор Михайлович Достоевский, 63. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ 17 сентября 1846. Петербург

17 сентября.

Любезный брат.

Посылаю тебе шинель. Извини, что поздно. Задержка была не с моей стороны, отыскивал моего человека и наконец-то нашел. Без него же купить не мог. Шинель имеет свои достоинства и свои неудобства. Достоинство то, что необыкновенно полна, точно двойная, и цвет хорош, самый форменный, серый; недостаток тот, что сукно только по 8 руб. ассигнациями. Лучше не было. Зато стоила только 82 руб. ассиг<нациями>. Остальные деньги употреблены на посылку. Что делать: были сукна и по 12 руб. ассигнац<иями>, но цвета светло-стального, отличного, но ты ими брезгаешь. Впрочем, не думаю, чтоб тебе не поправилась. Она еще немного длинна.

И не писал тебе до сих пор из-за шипели. Я уже тебе объявлял, что нанял квартиру. Мне не дурно; только средств в будущем почти не имею. Краевский дал 50 руб. сереб<ром> и по виду его можно судить, что больше не даст; мне нужно сильно перетерпеть.

"Прохарчин" страшно обезображен в известном месте. Эти господа известного места запретили даже слово чиновник и бог знает из-за чего; уж и так всё было слишком невинное, и вычеркнули его во всех местах. Всё живое исчезло. Остался только скелет того, что я читал тебе. Отступаюсь от своей повести.

Нового у нас ничего не слышно. Всё по-старому; ждут Белинского. M-me Белинская тебе кланяется. Все затеи, которые были, кажется, засели на месте; или их, может быть, держат в тайне - черт знает.

Я обедаю в складчине. У Бекетовых собралось шесть человек знакомых, в том числе я и Григорович. Каждый дает 15 коп. серебр<ом> в день, и мы имеем хороших чистых кушаний за обедом 2 и довольны. Следовательно, обед мне обходится не более как 16 руб.

Пишу к тебе наскоро. Ибо запоздал, и человек ждет с посылкой, чтобы нести на почту. У меня еще больше нескладицы, чем когда у тебя зубы болели. Очень боюсь, что шинель тебе поздно придется. Что делать? Я старался всеми силами.

Пишу всё "Сбритые бакенбарды". Так медленно дело идет. Боюсь опоздать. Я слышал от двух господ, именно от одного 2-го (1) Бекетова и Григоровича, что "Петербур<гский> сборник" в провинции не иначе называется как "Бедными людьми". Остального и знать не хотят, хотя нарасхват берут его там, перекупают друг у друга, кому удалось достать, за огромную цену. А в книжных лавках, н<а>пр<имер> в Пензе и в Киеве, он официально стоит 25 и 30 руб. ассигнац<иями>. Что за странный факт: здесь сел, а там достать нельзя.

Григорович написал удивительно хорошенькую повесть, стараниями моими и Майкова, который, между прочим, хочет писать обо мне большую статью к 1-му января, эта повесть будет помещена в "Отеч<ественные> записки", которые, между прочим, совсем обеднели. Там (2) нет ни одной повести в запасе.

У меня здесь ужаснейшая тоска. И работаешь хуже. Я у вас жил как в раю, и черт знает, давай мне хорошего, я непременно сам сделаю своим характером худшее. Желаю Эмилии Федоровне удовольствий, а всего более здоровья, искренно желаю; я много об вас всех думаю. - Да, брат: деньги и обеспечение хорошая вещь. Целую племянников. Ну прощай. В следующем письме напишу более. А теперь, ради бога, не сердись на меня. Да будь здоров и не ешь так много говядины.

Адресс мой:

У Казанского собора, на углу Большой Мещанской и Соборной площади, в доме Кохендорфа, № 25.

Прощай.

Твой брат Ф. Достоевский.

Старайся есть как можно здоровее, и, пожалуйста, без грибков, горчиц и тому подобной дряни. Ради бога.

Т<вой> Д<остоевский>.

(1) над словом: одного

(2) было: У них

(3) было: в семье

Газета Завтра / Инна Романова __ И СТОЛ, И ДОМ

Недавно в Доме Нащокина открылась 10-я персональная выставка Владимира Любарова, на этот раз посвященная теме еды. Несмотря на то, что сам художник не выглядит таким же любителем вкусно провести время, любовь к пище, незамысловатой или, напротив, сложносочиненной, и размышления о принятии оной внутрь — невооруженным глазом отмечаются в каждой работе Любарова, чьи картины в 90-е годы можно было видеть не только в галереях, но и на этикетках вино-водочной продукции. Задумчивые, чуть наивные, живущие собственной закрытой жизнью любаровские персонажи ездят на велосипедах, гуляют по крышам, стоят в очередях, бьются головой о стенку, целуются, отмечают юбилеи, — исполняя, между тем, возвышенную и трогательную оду закуске. Перемилово — отдельный маленький мир, вполне себе придуманный… Он совершенно не похож на то, что мы видим каждый день по телевизору: там нет гламурных блондинок и свирепых чиновников, нет стриженых бандитов и обиженных домохозяек. Наверное, там даже не слышали о чем-то подобном, а если даже и слышали, то, наверное, посмеялись и пошли себе дальше — есть, пить и веселиться. Ведь Перемилово — это другая планета, где всё перечисленное не то что невозможно, но просто не нужно. Персонажи Любарова похожи на философов, которые не ищут смысла бытия. Они беззаботно едят борщ — и этим всё сказано. Они едят его даже во время наводнения, Всемирного потопа, ибо, что бы ни творилось, — обед по расписанию! Если бы "у них" случился кризис, то перемиловцы его бы точно не заметили. Какой кризис, если можно продолжать играть в домино и обнимать весьма округлые формы любимых женщин, жующих с таким наслаждением любимые шоколадные печенья?!

     Интерес представляют не только "утопии" Любарова, но и его короткие рассказы-воспоминания. В них он легко и нежно описывает своё детство и своё меню, своего внука и знакомого гаишника, который не берет взяток. Особую ценность представляют кулинарные секреты бабушки Любарова, чей нехитрый стол зиждился на фаршированной рыбе, котлетах, квашеной капусте и хлебе. Всё это хочется попробовать, и жаль, что устроители выставки не предоставляют подобной возможности. "Подогретое пиво", коммунальные квартиры, семейные посиделки, игры в домино — всё это стало безвозвратным прошлым. Однако оно снова оживает в любаровских холстах и записках. Его герои пьют молоко и сливки из треугольных пакетов-"пирамидок", а водку, как положено, — из горла. Полные белокожие женщины загорают обнаженными, а иногда сажают на колени маленьких своих мужчин. Откуда что берется?

     В советское время Любаров был главным художником популярного и даже "культового" в определенных кругах тогдашней интеллигенции журнала "Химия и жизнь". Но всеобщую известность получил именно благодаря серии своих лубочных персонажей, балансирующих на грани жгучей ностальгии и мучительным глумлением над формами будничной русской жизни.

     Любаров одновременно и воспевает, и поносит русскую глубинку, сам незаметно превращаясь в одного из своих персонажей. На первый взгляд образованный и интеллигентный Любаров определенно не производит впечатления праздно отдыхающего мужичка в телогрейке. Однако, если внимательно присмотреться к нему, то в его лице нет-нет, да и мелькнет особое незамысловатое выражение, присущее решившего все вопросы философу. Выражение человека, мечтающего о квасе и пирожках.

      P. S. В Доме Нащокина любаровские работы занимают не только основные залы, но и подвальный этаж, в котором находится шкаф, расписанный художником.

1

(обратно)